В двух шагах от солнца [Сборник] - Алексей Притуляк

— Не знаю… — ответила медленно. — Ну наверное, конфеты шоколадные… и… и цветы.

— Цветы…

— Ага, вот эти, такие большие, белые, с пышными головками такими, и лепестков — много — много… Не знаю, как называются… А еще бывают белые с жёлтым, и белые с розовым…

— Хризантемы? — подсказал он.

— Хризантемы… — повторила она, словно прислушиваясь к названию, пробуя его на слух, любуясь. — Да, наверное хризантемы… Такие красивые цветы обязательно должны так красиво называться.

— А хочешь, я спою тебе? — предложил он. — "Что такое осень"… Или… Или… "Танец маленьких утят"?

Она оживилась, улыбнулась даже.

— А вы мне лучше стихи какие‑нибудь расскажите, — попросила. — Я люблю стихи слушать. Я иногда сижу, сижу здесь, мечтаю о чем‑нибудь… И у меня стихи иногда в голове получаются…

— А о чем стихи, Сонюшка? — спросил он осторожно.

Она смутилась, опустила голову.

— Не хочу говорить, вы смеяться будете.

— Ну что ты, детка! — с жаром возразил он. — Никогда не засмеюсь над тобой, моя хорошая, обещаю!

— Ну — у… разные стихи получаются, — произнесла она тихонько. — Иногда смешные, иногда грустные очень, так, что самой плакать захочется…

— Да — да, — покачал он головой. — Так бывает…

— Расскажите мне стих какой‑нибудь, — снова попросила она.

— Стих… — задумался он. — Стих… Прости, солнышко, я ведь детских‑то стихов и не знаю совсем… Пару песен знаю, а вот стихов… У меня ведь детей‑то никогда не было…

— Что ж вы так… — произнесла она. — Взрослый уже совсем, а детей нет.

— Вот как‑то так — смутился он и виновато улыбнулся. — А ты знаешь… Ты знаешь, я всегда дочку хотел…

— Жениться надо было, — сказала она наставительно. — Была бы вам дочка.

— Да, — кивнул он. — Только вот как‑то…

— Ну ничего, — добавила она, успокаивая. — Вы ж ещё молодой совсем, какие ваши годы. Женитесь, заведёте себе детей — дочку и сына. Будете жить — поживать да добра наживать…

— Спасибо, милая, — поблагодарил он. — Только ты знаешь, я никогда это выражение не любил: "завести детей"… Звучит как‑то… Заводят собачек, кошечек, рыбок аквариумных…

— Ну ладно, — согласилась она. — Родите себе детей и будете жить — поживать… Только вы их не бейте никогда. Даже если они что‑то ну очень плохое сделают, вы их всё равно не бейте, ладно? Обещаете?

— Обещаю, — еле выдавил он, проглатывая комок, невесть откуда взявшийся в горле.

— Да, только вам нужно за ум взяться сначала, — продолжала она.

— Это как же, моя хорошая? — удивился он.

— Я вас много раз пьяным видела, — пояснила она.

— А… — растерялся он. — Ты об этом… Ну это, видишь ли… Я возьмусь за ум, конечно…

Дедок напротив, который от нечего делать давно уже прислушивался к их разговору, хрипло закашлял, закхекал и захрюкал.

— Смышленая девчонка, — похвалил он.

— Соня… Сонечка… — Иван не знал, как ему начать.

— Ну? — отозвалась она.

— Ты вот что… Ты ведь одна живёшь, я слышал…

— Одна, — кивнула девочка.

— Трудно тебе…

Она пожала плечами.

— Вы стихи обещали рассказать…

— Да — да, спохватился он. — Конечно… Не знаю, что бы тебе прочитать… Ну… Ну разве что вот это, как раз к случаю… Называется "Дождик"…

— Дождик, — повторила она.

Он помолчал с минуту, вспоминая давно заброшенные, почти уже забытые рифмы. Потом прочитал:

Дождь над городом пролился,

Дождь по крышам пробежал,

В переулке порезвился,

Мне в окошко постучал.

Посмеялся над прохожим,

Под крыльцо загнал кота.

Стал на сорванца похожим,

Напевая "тра — та — та".

А потом, насупив брови,

Отчего‑то загрустил

И всплакнул на полуслове -

Как малыш смешон и мил.

Солнце, выглянув из тучки,

Стало дождик утешать;

Тихо взяв его на ручки,

Стало слезки вытирать.

Вот вздохнув, смешно надувшись,

Дождь похныкал… Перестал…

И, по — детски улыбнувшись,

Вдаль по лужам убежал…

— Вот, — закончил он.

Соня задумчиво улыбалась.

— Хороший дождик, — произнесла она. — Весёлый. И добрый. Не то что наш, — кивнула она на небо. — А кто эти стихи придумал?

— Их я сочинил, Сонюшка. Давно.

— Правда?! — восхитилась она. — Здорово! Хорошие стихи у вас получаются!

— Ну не то чтобы… — почему‑то смутился он.

Дед между тем раскурил вонючую сигарету, закашлялся глубоко, сипло, с бульканием и присвистом.

— Бросать тебе надо, дед, это дело, — сказал ему Иван.

— Это какое, милок? — не понял тот.

— Курить тебе надо бросать — помрёшь ведь.

— Помру, — кивнул старик. — А чего ж…

— Сонечка, а… а ты хотела бы в городе жить? — спросил Иван осторожно.

— Нет, — ответила она почти не задумываясь.

— Почему?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Я в деревне привыкла.

— Да конечно! — вставил дед. — Знамо дело, кто ж свой дом на город променяет. Тяжко в городе — дышать нечем. Люди как чужие все али обиженные друг на друга ходят. Слова никому не скажи — облают.

— Так ведь трудно одной, — настаивал Иван.

— А я не одна, — ответила девочка просто. — Баба Аня мне помогает.

— Кто это — баба Аня?

— Соседка. Постирать или печь истопить она всегда поможет.

— Ну соседка — это… Это же посторонний человек… Печь истопить… В городе вот её и топить не надо… А хочешь, мы… с тобой…

— Ну что, граждане попрошайки, — произнёс чей‑то голос за его спиной, — как успехи?

Менты…

И как же они их проворонили. Ведь как из‑под земли выросли прям. Участковый, местный видать, и с ним два шкета совсем, в затасканной форме не по размеру. Солдатики, наверное, из милицейского батальона, с Прохоровской. Ну ладно, они с Соней заболтались, но дед‑то куда смотрел!.. Эх, хрыч старый, слепой, наверное, совсем. Ну теперь жди беды… Если бы местные менты или один участковый, так они бы возиться не стали. А эти, солдатики, они молодые да злые, им план сделать надо, чтоб вечером в казарме не ответить перед стариками‑то. Пиши пропало…

— Соня, — повернулся капитан к девочке. — Ты бы шла отсюда, а.

— Не лезь к девочке, кэп, — набычился Иван. — Она‑то тебе чего?

Удар справа, со стороны одного из щеглов, неожиданным был, только поэтому Иван и сложился пополам, теряя дыхание. А так слабенький был ударчик. Что этот задохлик восемнадцатилетний, метр с кепкой, сделать мог. У него и кулачонко‑то с воробья размером. Неожиданностью взял.

— Ну ты это, как тебя, — захрипел на солдатика участковый.

— Сержант Сенцов, — пробубнил солдафон.

— Ты это, сержант Сенцов, — наставительно выговорил капитан, откашлявшись, — ты давай‑ка, чтоб никаких телодвижений без команды. Всосал?

— Так точно, — нахохлился шкет.

— Лады. Этого и старика берите, ведите в опорник, — распорядился участковый. — Только без эксцессов.

— Может не надо, капитан? — отдышавшись уже, взмолился Иван. — Прошу тебя, как человека, не надо. Мы уйдем, сгинем, а?

Рядом пыхтел и кашлял старик, дышал хрипло, астматично.

Заморыш потащил Ивана за рукав. Иван прям всем затылком, кожей и волосами ощущал, какая злость исходит от этого гадёныша. Если бы не участковый, утащили бы и запинали.

Участковый Ивану ничего не ответил. Обернулся только, посмотрел секунд несколько, словно задумавшись, потом махнул рукой, буркнул "Ведите" и отошёл к Соне.

Вот плохо было то, что Иван не на своей территории. Участкового этого, капитана, он видел пару раз, но знаком с ним не был, ни разу не сталкивался. Плохо было то, что менты патрульные тоже не местные, не городские. С теми‑то можно договориться — побалагуришь, анекдот похабный стравишь, сыграешь им "Мурку" или "Владимирский централ" по дороге — они и отмякнут. Не злобливые они и за бомжами — попрашайками не гоняются, если только уж совсем не припрёт их план. А эти воины — они вцепляются как бультерьер в добычу, без разбора, и уже не отпускают. Ни анекдоты не помогут, ни "У солдата выходной", ни балагурство. Глаза у них стеклянные, бездушные и бездумные — то ли после дозы, то ли от недоедания и недосыпания. Псы, одно слово. Единственная была надежда — на то, что участковый сейчас порешает с Сонечкой и догонит, не оставит щеглов одних на маршруте…

Но этого не случилось. Участковый не догнал. А два эти выродка, запершись в опорном пункте, глумились над Иваном и стариком долго, холодно и бесчувственно, без азарта. А когда мент без азарта бьёт, он же не пар спускает. Так бы спустил пар и — всё, отошел, остыл. А тут получается, что просто глумится ментёныш, изощряется — от скуки ли, от забитости своей, от ненависти ли ко всем вокруг за то, что ему службу тащить приходится, а не девок щупать по общагам, напившись и обкурившись допреж.